Прочитайте фрагмент рассказа И. С. Шмелёва «Как мы открывали Пушкина». Объясните, как вы поняли основной смысл рассказа. Сам рассказ

Про солнце можно писать свободно, воспевать блистающие его
восходы и закаты, — как оно озаряет вершины гор, зажигает огнями
океаны. И тихое, и простое писать можно: как оно пригревает поля
родные, заглядывает и в глушь, в оконце лесной избушки, играет на
бедной люльке, в глазах несмышлёного ребёнка. Солнце — всегда
солнце.
И о Пушкине можно говорить свободно. Он — «явление чрезвычайное». Он — стихия, и для него нет мерок. И на высотах, и в низинках жизни Пушкин — всегда Пушкин.
24
Итак, попробую рассказать простое и маленькое: как мы открывали Пушкина.
Мы... Это все маленькие люди, детской и обыденной жизни,
обитавшие на одном дворе. До события, о котором я поведу рассказ,
все мы знали одного Пушкина — с нашего рынка мясника. Я и теперь ещё вспоминаю странное ощущение, когда в книжечке Ступина
увидал я красивый кораблик с парусами и прочитал по складам
стишки:
Ветер по морю гуляет
И кораблик подгоняет:
Он бежит себе в волнах,
На раздутых парусах.
Под ними я прочитал: «Пу-шкин».
Это «П», похожее на наши ворота, было точно такое же, как и
толстое золотое «П» на мясной лавке, и все буковки были те же: я
только что выучился читать по вывескам.
Потом «Пушкин» связался во мне с зимой, со снегом на нашем
дворе, с сарайчиком, где стояли мои лубяные салазки, с собачкой
«Цыганкой».
Зима... Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь.
Всё — знакомо: дровни-простянки, по первому снегу неслышно выплывающие рысцой из наших ворот, с ездоком Кузьмой, —
ломовиком, по-нынешнему, — «бразды пушистые», взрываемые
полозьями по снеговой целине, через весь двор к воротам, мёрзнущие в сырых рукавичках пальцы, и грозящее мне лицо в окошке:
домой!..
«Пушкин» незаметно делался своим. Лица его я не чувствовал,
и не помышлял даже, есть ли у него лицо, и кто он. Так, без лица,
невидимый, кто-то, «в книжке», — «Пушкин». Были для меня без
лица — солнечные дни, праздники, именины, зайчики на стене. Но
понемногу он стал определяться. Мне было тогда лет семь.